ХИМЕРЫ У ВХОДА В БАНК...

​Вначале пользование было отчуждено от владения. Первобытный человек не запоминал, в каком месте копьём пронзил оленя; в этом не было смысла, в другой раз он подбивал оленя уже в другом месте. Первобытный человек не запоминал, где выкопал съедобный корешок или растер пальцами вкусный злак; в этом тоже не было смысла, в другой раз он находил корешки и злаки уже совсем в другом месте.

Так возникает пользовательская экономика, лишенная представлений о долговременной собственности. При этом свирепые первобытные люди отнюдь не лишены представлений о собственности вообще. Таких представлений не лишены и высшие животные. 

Пока человек пользуется нужным ему предметом – предмет ему принадлежит в самом современном смысле слова «собственность». Но затем человек отбрасывал ставший ненужным предмет – и собственность исчезала.

Очень важен вопрос о собственности неоспоримой и вырастающей из неё оспоримой собственности. Вначале была (первична) неоспоримая собственность, свойственная изобилию ресурсов и кажущейся бесконечности мира.

Порядок появления такой собственности был (и кое-где остаётся) не разрешительным, а заявительным. Например, и сегодня староверы ставят избу в глухой тайге, «убегая от мира» - не в разрешительном, а в заявительном порядке.

Иначе говоря – нашли пригодный участок, расчистили его своими силами и без всяких разрешительных документов возвели там все потребные строения. Эта собственность – именно потому, что она в безоглядной глухой тайге – неоспорима, т.е. не требует подтверждающих права документов. «Я первым поднял камень – значит, он мой». «Я выстроил дом здесь – значит, место здесь моё» и т.п.

Интересен монгольский обычай «уурги»: монгол втыкает в землю степи укрюк (монг. уурга) — шест с петлёй на конце, используемый для отлова лошадей из табуна. Шест в таком положении традиционно сигнализирует, что вся степь, откуда его видно, принадлежит данному монголу, и он просит других не беспокоить вторжениями. Это и есть первобытный, яркий пример как безусловной, так и пользовательской собственности, лежащих в начале экономической истории человечества.

Степь большая, места в ней всем хватит. Я (говорит монгол) – застолбил пространство степи в зоне видимости уурги. Я владею этим пространством, во-первых, в заявительном порядке, ни у кого не испрашивая разрешений, а, во-вторых, я владею им до тех пор, пока оно мне нужно. Снятие укрюка означает сворачивание прав собственности на землю со стороны данного монгола. Другой монгол в другое время может поставить тут свою уургу, и т.п.

Интересно отметить, что от укрюка временной собственности произошло имя старой столицы Монголии (г.Урга) – ханской ставки. Там изначально стоял ханский укрюк, причем так долго, что вокруг успел вырасти город (нынешний Улан-Батор).

Неоспоримая собственность первобытных эпох – ближе всего к понятию «священная частная собственность» современных либералов.

Даже по корнесловице видно: неоспоримое не оспаривается, ибо признается священным, а священное – не оспаривается, потому что признается неоспоримым.

Отсюда возникает неприятная для рыночников-либералов тенденция: в процессе исторического развития собственность становится всё более и более оспоримой, а потому всё менее и менее священной, и это кончается практически полным исчезновением частной собственности в технологически развитом обществе. Неспроста средневековый город именовался «коммуной» в противостоянии с частнособственнической, архаичной и отсталой деревней.

Если степи много и в ней всем хватает места для установки уурги, то в городе тесно, и в нем не всем хватает места поставить дом. Люди начинают оспаривать друг у друга право поставить дом, идут стычки, конфликты, которые разрешаются в рамках общего признания некоей господствующей группы, присваивающей себе монополию решать – кому можно строить дом, а кому нельзя.

В этой ситуации говорить о частной собственности (тем более священной и неприкосновенной) нелепо, ибо и правящая группа имеет ГРУППОВУЮ собственность, и получающие у неё разрешения люди пользуются вещами только до отзыва разрешения правящей группы.

Возникающий иерархический строй УЖЕ покончил с частной собственностью, и говорить о ней УЖЕ нет смысла. Речь идет совсем о другом: чтобы устранить или хотя бы снизить произвол и самодурство правящей группы при распределении пользовательских прав.

Не стоит думать, будто «правые», сторонники т.н. «буржуазии» отстаивают частную собственность; они отстаивают права и возможности произвола правящих персоналий. Всякая собственность в нашем мире изначально носит ЗАХВАТНЫЙ характер, а захватный характер по определению не может быть легитимным.

Покупаемые и продаваемые участки земли были когда-то и у кого-то силой захвачены, как и деньги, уплачиваемые за них. Люди, имеющие большие деньги – встроены в правящий персонал, они имеют социальные льготы и привилегии, преференции. 

Как только они потеряют эти преференции – они и деньги потеряют тоже.

Сами по себе деньги являются только тенью и отражением власти и насилия, и как тень, как отражение – не могут существовать без объекта, отбрасывающего их. При этом наивно думать, что процесс экспроприации (раскулачивания) был завершен на стадии формирования общества. Нет, он носит постоянный характер в любом обществе, где теряющие принадлежность к властной группировке теряют (сразу или постепенно) – деньги, собственность, влияние и т.п. 

При всей болтовне о «священности частной собственности» объем силовых конфискаций (через банки, решения суда и т.п.) в США с 1990 года вырос в 10 раз, даже с учетом весьма подешевевшего доллара, которым измеряется объем конфискаций. Священна собственность только у тех, за кого есть кому «врубиться». У тех же, кто не в силах защитить свою собственность – она просто перестает быть, причем в США и Европе быстрее, чем в России.

Противится этому процессу бессмысленно. Деловая жизнь не может замереть, оставив «каждого при своём» - всегда одни (захватчики) напирают, другие (жертвы) – отступают, сдают пространства, а законы лишь задним числом оформляют без них сложившуюся ситуацию с собственностью. Всякая собственность, которая оспорима – может быть оспорена (в том же суде, который, как вы понимаете, всегда принадлежит какой-то группировке).

А то, что может быть оспорено – может быть и изъято. Судья, который не ангел, конечно, а обычный карьерный служака из плоти и крови, намертво завязанный с реальной властью – стукнет молоточком, и владелец любой собственности окажется ВДРУГ "её захватчиком", если не найдет высоких покровителей…

Отсюда правило: не столько бумаги, сколько наличие высоких покровителей и благосклонность власти обеспечивают ту самую собственность, которую объявляют «священной и неприкосновенной». 

И при этом только и делают, что перекраивают эти «священные ризы» капитализма!

Но не нужно этого пугаться – вернуться ко временам таёжных изб и территории уурги всё равно невозможно, и мы с читателем прекрасно это понимаем. 

Собственность тотально перестала быть неоспоримой – значит, она перестала быть устойчивой и стабильной. Она завязалась на силовое обеспечение, она зависима от общества (решающего – терпеть её или не терпеть) – по-другому в мире ограниченных ресурсов и быть не может.

Главная проблема – самодержавие правящей группы, часто вырождающееся в низменную и гнусную тиранию владеющих коллективно-нераздельно нацией персоналий.

***

Скажут: зачем ты так долго говоришь об очевидных вещах, и когда ты заговоришь об обещанной теме денег и финансового оборота? Поясню: не понимая генезиса собственности, нельзя ничего понять и в закономерностях оборота денег. И природы денег тоже понять нельзя.

Когда Маркс громоздил в теории нелепицы рабовладельческих и капиталистических формаций – они были безмерно просты и потому милы познанию «вьюнош», единственно – к объективной реальности не имели никакого отношения. 

Скажем, рабовладелец владеет рабами; ну и что? Думаете, вы этим объяснили «уклад общества»?! Рабов сто или даже тысяча, а рабовладелец один. Они дали ему по башке мотыгой – и нет никакого рабовладения…

Что? Придёт карательный отряд из столицы? Ну тогда так и говорить – рабами владеет не рабовладелец, а столица, высылающая карательные отряды. 

Это совершенно другая политэкономическая реальность, чем нарисованная в картинке «рабы и рабовладелец». Из частного собственника рабовладелец здесь превращается в должностное охраняемое лицо. 

И это либо прямо записано в законах (русский дворянин до Екатерины IIвладел своим имением, только пока служил царю), либо обеспечивается в режиме сговора, заговора, скрытно, по умолчанию. И, доложу вам, читатель-друг, первая ситуация гораздо лучше второй! Гласный писаный закон регламентирует пределы власти рабовладельца – а негласный обычай группового сговора властвующих персон – по сути, мафиозное, криминальное явление.

Сказанное о рабовладении касается и капитализма. Маркс подает дело так, будто бы есть некий капиталист, который свободен от государства, независим от правящих персон, в определенных случаях даже напрямую им враждебный (случаи буржуазных революций) – и при этом гнобящий толпы рабочих-пролетариев.

Но это же вздор! Если он один – ему дали по башке один раз, и нет его! Что он сможет сделать с рабочими, если предположить, что суд он не подкупил в рамках коррупции и заговора, если предположить, что полиция служит закону, а не лично капиталисту, если предположить, что верховная власть его в глаза не видела и знать не знает, а армия плевать на него хотела? 

Мы понимаем, что даже чисто технически капиталист не сможет угнетать рабочих без коррупционной связи с персоналиями правящей группировки. Ни рабовладелец, ни капиталист не являются автономными, самодостаточными лицами или хозяйствующими субъектами; Они тем или иным способом получают доверенность от правящей группировки - и в буквальном смысле слова - "живут на белом свете по доверенности"...

Это – важнейший закон политэкономии, а не «прибавочная стоимость», которую якобы завороженные рабочие отдают автономно возвышающемуся над ними Робинзону-капиталисту…

Марксу важно было скрыть МАСОНСКИЙ характер буржуазных революций его эпохи, и потому он выдумывал, что деньги, как-бы, можно зарабатывать вне сговора с властью, вне подхалимства перед правителями и без ангажирования защиты с их стороны. 

Так возникал образ «независимого класса», который, на территории короля каким-то образом зашибил деньгу в обход короля, и теперь выпендривается, говоря королю «уходи!».

На самом деле тот богач, который скажет своему королю «уходи!» и сам моментально уйдет следом. Он ведь не просто сам по себе стал богачом - а при ЭТОМ короле. При другом бы не стал, а при этом стал - не наивно ли думать, что новый правитель будет лучше старого?

Тот, кто разрушил защищавшую его силовую систему, не сможет уберечь лакомых кусков своей собственности (феномен февраля и октября 1917 года). Если богачу по первому вызову не спешат на помощь карательные отряды – он, считайте, уже не имеет в реальности всего того, что за ним числится.

Другое дело – масонский заговор: это смена элиты другой элитой, не менее, а более сплоченной в коррупционном смысле. Конечно, такой заговор, в отличии от «рассерженных горожан», может осуществить перехват власти у раззявы-короля, и неоднократно осуществлял перехват. 

Но тут, конечно, никаких «классовых» противоречий нет, а есть две банды, персонально расписанные по именам, вполне конкретные. И одна банда садится сразу, в готовом виде на место другой. Именно этого хотели масоны в феврале 1917 года. 

Если же такая синхронная пересадка всего заговора в целом не получится, сорвётся – страну ждут годы и десятилетия чудовищных кошмаров.

Никакого отношения к прогрессу и установлению более перспективного строя эти кошмары не имеют: они остаются тем, что они есть: кошмарами, и не более того.

Страна, в которую возвращается захватное право взамен выстроенной на коррупции разрешительной системы (от правящей группы) – шагнуть вперед не может.

Ведь захватное право (вошел в дом к булгаковским «буржую Саблину, сахарозаводчику Полозову», и поселился там жить) – относится к самым древним и архаичным проявлением не столько человеческой, сколько ещё звериной натуры.

И уж менее всего может быть выстроено на захватном праве общество торжествующего прогресса, общество высокотехнологического будущего, социализм. Более того: социализм вырастает из противоположного: из полного выдавливания захватного права, подавления хватательных инстинктов сильного игрока.

Через ликвидацию института частной собственности социализм ведет к стабилизации, резервированию пользовательских прав. Например, в СССР квартиры не были частной собственностью, а в РФ стали. Но в СССР я не помню ни одного случая выселения пользователя жилья, а в РФ «частных собственников» пачками выселяют и бандиты, и суды, и родня, и ещё Бог знает кто.

Почему? Да потому что химера частной собственности превратилась в ширму для бесконтрольных действий сильных мира сего. Они хотят, чтобы «общество не вмешивалось» по итогам осуществления ими захватного права, чтобы их произвол был увековечен и законодательно защищен…

***

Отсюда мы подойдем к пониманию денег – попытки думать о которых свели с ума больше людей, чем даже сама любовь (по меткому выражению У.Гладстона). Не только непосредственный источник денег, но и методология их функционирования – это т.н. «право мёртвой руки», весьма узко описываемое специалистами по средневековью[1].

Право мёртвой руки было не просто одной из многочисленных привилегий, которыми обладал господствующий класс в эпоху феодализма, а фундаментом всех этих многочисленных привилегий. 

Пишут, что опасаясь восстаний крестьянства, феодалы с конца XIV века несколько ограничили присвоение крестьянского наследства. Например, в 1386 году распоряжением пражского архиепископа право мёртвой руки было отменено в отдельных владениях архиепископства. Пишут, что право «мёртвой руки» стало «постепенно отмирать» начиная уже с XII века в связи с личным освобождением крестьян[2]. 

Якобы окончательно «право мёртвой руки» было отменено в протестантских странах в период Реформации (XVI век), а во Франции — в период Великой французской революции. 

На самом деле «мёртвая рука» не отмирает, а превращается в современную кредитно-финансовую систему, т.е. меняет форму на более удобную и скрытную, не меняя основного своего содержания.

Те металлические кружочки, которые мы называем «деньгами» в раннее Средневековье – не есть деньги в современном смысле слова. Они по своей сути ближе к понятию «фишки» или «театральные билеты» - т.е. являли они собой условный инструмент для простого обмена. Современное понятие денег – декретно («фиатно») и его зародыш – не золотые монетки, а право «мёртвой руки». 

Право «мёртвой руки» знаменовало переход от владения душами подчиненных к гражданско-правовым отношениям с ними. В этом смысле медиевисты толкуют его совершенно неправильно – как продукт закрепощения, тогда как мы имеем дело с продуктом раскрепощения. 

Классическому рабовладельцу незачем было отбирать у своего раба определенную голову скота, поскольку и все головы скота, и сам раб – принадлежали рабовладельцу. И рука та была не «мёртвой» (а прямо таки «живее всех живых»), и отношения её с подвластными не нуждались в правовом оформлении.

Мёртвая же рука – это рука, которая ничего не делает, никак не участвует в хозяйствовании, но при этом – отбирает часть благ из хозяйства. Именно это проделывает арендодатель с арендатором – особенно в том случае, когда в аренду взята денежная сумма (сущность банковского денежного кредита).

Между мёртвой и живой руками – не отношения господства и подчинения, а отношения специфического обмена в рамках гражданского-правовых отношений. 

Мёртвая рука не является руководителем (организатором, администратором) хозяйства крестьянина. Она – смежник, поставщик, причем такого специфического компонента, как ДАРЫ, РЕСУРСЫ ПРИРОДЫ, ТЕРРИТОРИИ. 

Она предоставляет ресурсы, которых нет у трудящегося, и за это забирает часть продукта его хозяйствования, причем законодательно-ограниченную и по срокам оговоренную.

***

И тут мы приходим к потрясающей, сверхважной научной истине: деньги (в современном, фиатном смысле) – нужны только при обмене ресурса на труд! Они, оказывается, совершенно не нужны, и излишни при обмене ресурса на ресурс. И они точно так же не нужны и излишни при обмене труда на труд.

Ну, в самом деле: для того, чтобы обменять тонну нефти на тонну железа нужны весовщики и обменная формула. Причем рубли и доллары совершенно вытесняются килограммами и мерами. Метрическая система становится сама себе деньгами.

Для обмена дела на дело – нужен договор, а не рубли, и не доллары. Никаких денег (а тем более кредитов в банке) не требуется, чтобы Иван Петру помог построить дом, а Петр Ивану в благодарность помог вспахать поле.

Контрактные отношения в данном случае будут перечислять перечень работ, а не суммы. Если Петр сперва даст Ивану 100 рублей за помощь, а потом за свою помощь их же и возьмет – они будут шизоидами, передающими из рук в руки одну и ту же бумажку…

Я не утверждаю, что один огурец обязательно равен по ценности одному помидору; но я утверждаю, что для их обмена нужна пропорция обмена, а вовсе не «значки-иероглифы», каковыми деньги внешне выглядят.

Звездный час фиатных денег современного типа приходит только в одной – но главной для экономики ситуации: когда происходит обмен ресурса (дара природы или инфраструктурной комбинации) на труд.

В какой пропорции должны делить блага владелец залежей нефти и изготовители бензина? «Тайна сия велика есть». 

Ибо тут не достанешь пропорций ценности, как в случае с огурцами и помидорами. Начнем с того – а вообще на каком основании владелец залежей нефти является владельцем? 

Ведь это же явное проявление захватного права и его силового обеспечения! Сам он бензин делать не умеет и не хочет, вообще ничего делать не хочет – но долю с бензина требует!

Как можно соотнести труд с ресурсом? Труд – явление возникающее и неисчерпаемое. Ресурс – явление наличное и исчерпаемое. С одной стороны, ресурс дан бесплатно – а труд требует усилий. С другой – труда на века вперед хватит, а какие-то редкоземельные металлы буквально завтра кончатся – и ищи их потом по Галактике…

Здесь и начинается право «мёртвой руки». Чего предоставлял крестьянину феодал при «мёртвой руке»? Ничего, кроме захваченных и закрепленных за данным феодалом природных ресурсов (земли и т.п.). 

Мёртвая рука не подчиняется и не командует, ничего не организует и ничего не изменяет. Она не подчиненный, но она и не начальник. 

Перечисляя эти качества мертвой руки (сперва действовавшей среди прочих повинностей в мире натурального хозяйстве, в демонетизированном виде) – мы начинаем узнавать… наши деньги!

Чтобы жить – нам нужно быть подключенным к миру пользования природными ресурсами: земле, воде, воздуху, нефти, рудам, углям, бокситам и т.п. Этот доступ нам представляет… кто? Тот, кто изготовил, произвел землю, нефть, бокситы?! Смешно такое и говорить.

Его нам предоставляет тот, кто их захватил. Он, владелец пространства со всеми богатствами пространства – источник денег, как разрешающе-подключающего инструмента для труда в отношении ресурсов.

***

Только понимая это – мы сможем прийти к пониманию, КАК должна быть построена финансовая политика государства, чтобы прийти к процветанию и конкурентному преимуществу над другими государствами. 

Мы осознаем, что у государств накапливается не только текущая, но и упущенная прибыль, и узнаем, что доход государства – совсем не то же самое, что доход шахтера или инженера внутри государства. 

Но об этом – в следующей статье нашего цикла…

[1] (лат. manus mortua — мёртвая рука), норма права, существовавшая в Древности и в Средние века. У медиевистов считается, что это всего лишь право изъять после смерти крестьянина часть его имущества (обычно — лучшую голову скота, лучшую одежду) или её стоимость в деньгах. На самом деле «мёртвая рука» основывалось на личной зависимости крестьян и в той или иной форме распространялось на всех зависимых лиц.

[2] В качестве крепостного состояния (т. н. «серважа») оно сохранялось вплоть до XVIII века (например, для французских менмортаблей в Берри, Оверни, Бурбонне, Ниверне и Бургундии).

А. Леонидов-Филиппов.; 19 января 2015

Подпишитесь на «Экономику и Мы»